Министр-Кипер - hot. Локин - hot. Орсино - hot. Абнур Тарн - ... ну да, что поделать )) Логейн.
Логейн, в общем.
Поздравления и спасибо всем участникам и организаторам! )))
=> Полный текст— Он терпеть не может церемоний, Жози.
Лелиана вертит в обветренных пальцах черное перо, ее взгляд одновременно задумчивый и жесткий. Мадемуазель Монтилье, как всегда изящная и изысканно-милая, понимающе кивает, потом поворачивается к молчащей Эвелин.
— Значит, встреча будет незапланированной.
Это ложь.
Эвелин Тревелиан знает слишком хорошо, что там, где ставки настолько велики, под любым случайным событием прячутся колоссальные пласты продуманного плана, проработанной стратегии и тонкой манипуляции. Хорошая игра — игра, где твои ходы расписаны дальше, чем смог просчитать противник.
Еще лучше — когда противник не догадывается об этом.
— А еще он не поклонник Орлея. Не в упрек.
Жозефина наклоняет голову, делает торопливые пометки у себя на пергаменте. Тревелиан почти видит, как изменяет стиль ее походный костюм, как на некоторое время отсылаются подальше те из ее сопровождения, в чьей речи и манерах проскальзывает хотя бы иллюзорный намек на Империю. Эвелин, по счастливому стечению обстоятельств, марчанка, это достаточно хороший расклад; но она успевает заметить, как по лицу госпожи посла проскальзывает легкая тень досады.
Мадемуазель Монтилье — это слишком однозначно.
— Вам придется справляться самостоятельно, Эвелин, — почти с сожалением говорит Жозефина. — Но я уверена, что у вас все получится. Не пытайтесь играть, просто будьте собой. Из того, что нам доносили, регенту обычно нравятся люди вашего склада, так что это не должно составить никаких сложностей.
Конечно, кивает Тревелиан, разумеется.
Нет ничего сложного в том, чтобы склонить на свою сторону человека, о котором равно враги и друзья говорят с восхищенным придыханием, как о живой легенде. Нет ничего сложного заставить его делать то, что скажет она, и через нее — Инквизиция, ее многочисленные советники и Церковь.
В самом деле.
— Не пытайтесь его перехитрить, — суховато добавляет Лелиана. — И тем более не пытайтесь им манипулировать, это не ваш уровень. Мак-Тир не зря считался лучшим тактиком Ферелдена еще во время войны, и он не просто так сейчас стоит за троном Денерима.
Эвелин кивает снова, отрешенно смотрит за окно.
Она провела слишком много времени в Круге, слишком далеко от тонких кружев дипломатических игр, где одно слово, небрежное или расчетливое, может знаменовать равно войну и мир. Но она прекрасно понимает и другое, о чем избегает говорить ее окружение — сейчас волей случая удача на ее стороне, в ее руке — буквально — ключ от всех обстоятельств в виде расколотого изумрудного неба. И уже может быть совсем скоро все решения будут зависеть лишь от каприза Вестницы Андрасте.
Идея с титулом была очень хороша, не может не признать Тревелиан. Теперь Орлею некуда отступать; у них больше нет Жрицы и нет стальной перчатки Ордена, и единственным гласом агонизирующей, обезглавленной Церкви, отчаянно пытающейся удержать влияние, остается она, чудом выживший маг из Оствика.
Орлей останется на ее стороне, пока она будет благоразумной, но по ту сторону горного хребта — успевший набраться сил Ферелден, а с ним его королевский регент, Герой Дейна, Логейн Мак-Тир, объявивший свою собственную войну Империи задолго до нынешних событий.
— Сколько ему лет? — ровно спрашивает Эвелин.
Победа всегда требует определенных жертв, но да в самом деле, не может он быть настолько неприятен, чтобы ей не справиться с подобной мелочью. А мужчины всегда в первую очередь — мужчины.
Лелиана и Жозефина переглядываются между собой и неожиданно смеются.
— Поверьте мне, монна Эвелин, — со сдержанной улыбкой говорит Тайный Канцлер. — В его случае это не имеет абсолютно никакого значения.
***
Взмыленная лошадь влетает в ворота, фыркая и хрипя после продолжительной скачки, роняет с узды пену. Эвелин Тревелиан, вымотавшаяся не меньше, неловко соскальзывает с седла, бросает поводья торопливо подбежавшему конюшему. Устало трет ладонью вспотевший лоб, оставляя грязные разводы и отрывисто отдает приказы окружившим ее командирам отрядов.
Выслушивает ответные «да, монна», «будет сделано, монна», коротким жестом дает отмашку и, заставив себя отложить кощунственные мысли о горячей воде еще на некоторое время, тяжелым шагом направляется к возвышающемуся над остальными зданию Церкви. Там сейчас расположилась их временная ставка командования, и советникам необходимо знать все — и даже больше, чем все — чтобы превратить Инквизицию в единственно возможного победителя.
— Эвелин Тревелиан, полагаю?
Эвелин чуть хмурится, неохотно сбавляя шаг. Последнее, что ей хочется сейчас — это разбираться с очередными просителями и атташе, но незнакомый мужчина, уверенно и спокойно преградивший ей дорогу, не выглядит так, словно от него можно отмахнуться.
— Слушаю вас, — сухо произносит Тревелиан, и это звучит почти как дипломатическое оскорбление.
Но ему словно нет до этого дела.
Чужой взгляд слишком пристальный, слишком острый и требовательный, она не привыкла встречать такие здесь; и на какую-то долю мгновения Эвелин теряется, ощущая себя вновь сопливой девчонкой. Все внезапно утрачивает наведенный лоск и обращается мишурой — и ее новообретенный титул, и все увеличивающиеся отряды Каллена под ее знаменами, и то, что крестьяне и нищие скандируют ее имя и молятся ей перед сном наравне с самой Пророчицей.
Все это — не ее заслуга, а лишь стечение обстоятельств. И это — она понимает почти мгновенно — еще не повод для уважения.
И по какой-то необъяснимой причине ей становится по-детски обидно.
В чужом взгляде слишком много знания, слишком много опыта — этот опыт мог прийти только с потерями и выбором, жестоким и отчаянно-необходимым. Это взгляд и власть вожака, которому доводилось быть и спасителем, и предателем, и Эвелин видит перед собой клинок, закаленный в пламени, и железную волю, что не сломить ни угрозами, ни посулами.
Ей приходится приложить немалое усилие, чтобы не отступить назад с сумбурно-торопливыми извинениями.
И вспомнить правила разыгрываемой партии.
— Логейн Мак-Тир, — коротко представляется мужчина. — Регент ее величества королевы Аноры.
В холодных темно-серых глазах Тревелиан чудится насмешка.
Строгий дворцовый этикет сейчас предписывает ему поцеловать ей руку в честь знакомства, но ладони Эвелин слишком грязные после затяжной скачки и сумбурного привала в лесу. Выбор из двух оскорблений; она останавливается на наименьшем, и не снимая перчаток, решается лишь на короткое мужское рукопожатие. Логейн чуть приподнимает бровь, но, к счастью, оставляет этот жест без комментариев, и Эвелин мельком думает, что хуже впечатления составить в любом случае уже не получится.
— Честь встретиться с вами, милорд, — произносит она отрепетированную сотни раз фразу и сама поражается тому, как нелепо она звучит. — Позволю себе предложить вам разделить с нами трапезу в ставке; думаю, нам есть, что обсудить.
Наверное, ей даже в какой-то степени повезло, что она слишком устала сегодня, чтобы изображать придворные реверансы и беспокоиться о том, что о ее манерах подумает Герой Дейна.
И еще Эвелин вдруг слишком хорошо понимает, что имела в виду Лелиана.
***
— Ваши впечатления, монна? — интересуется Жозефина.
Тревелиан уверена, что этот вопрос — лишь необходимая часть дипломатических прелюдий, и что все ее впечатления были достаточно явно написаны на ее лице во время первых переговоров.
Я хочу этого мужчину, — спокойно и даже как-то отрешенно думает Эвелин.
— Насколько нашей внешней политике повредит, если Вестница Андрасте и регент Ферелдена окажутся в одной постели? — небрежно спрашивает она вслух. И позволяет себе негромко засмеяться в ответ на ненавязчиво-мягкий и чересчур понимающий смех мадемуазель Монтилье.
На самом деле ей почти плевать на внешнюю политику.
— Редклиф, — коротко напоминает Логейн.
Эвелин кивает.
Он слишком резок и прямолинеен для регента, отвечающего за дипломатические отношения; но женщине все продолжает казаться — это одновременно естественное и показное. Мак-Тир действительно терпеть не может церемонии, и она не раз за последние дни видела его в кольце спарринга с солдатами Инквизиции и даже, кажется, наконец нашедшим себе достойного соперника Калленом. Но Тревелиан не забывает слов Лелианы — он мастер стратегии, и он опасен.
Пусть даже поле боя в этот раз измеряется не прочностью мечей, а мастерством слова и силой воли.
Проиграть ему не стыдно, но Эвелин знает, что не уступит, пока еще может не уступать.
— У меня в запасе еще есть Теринфаль, — она смотрит на Логейна упрямо, с едва заметной усмешкой. Бросает вызов, пробует на прочность. — Храмовники — обученные солдаты и почтут за честь отдать жизни за Вестницу Андрасте.
Мак-Тир хмыкает в ответ и пожимает плечами.
— Ерунда. Впрочем, если быть цепной шавкой Церкви тебе по душе, то я не стану тебя останавливать. Орден всегда был слишком зависим от Орлея, и останется с тобой лишь пока ты будешь ссылаться на волю Создателя. А потом Солнечный Трон займет нужная Империи Жрица, и тебя раздавят.
В планах Тревелиан все это выглядит несколько иначе — в конце концов, пока никто не может гарантировать, кто именно станет главой Церкви. А сейчас на стороне Вестницы, за спиной Вестницы — ближайшие сторонники благонравной Джустинии, ее разящий меч и ее отравленный кинжал, и ни той, ни другой Эвелин бы не пожелала переходить дорогу.
Но Логейн прав — Теринфаль опасен. Хотя бы тем, что уже перегрыз поводок, и не факт, что, забывшись, не укусит и кормящую руку. Храмовники ведут свою войну, и не стоит забывать, что некая Эвелин Тревелиан тоже маг. И потом, пусть Теринфаль — это упрочнение связи с Орлеем, но одновременно — и разрыв отношений с Ферелденом.
Ферелден равно Мак-Тир.
— Я подумаю, — говорит Эвелин. Легко поднимается из-за стола, потягивается; намеренно, конечно. У нее не совсем идеальные формы, но она молода и красива по-своему, как бывает красива любая женщина, хорошо знающая себе цену и стремящаяся к победе.
Хотя, впрочем, кокетничать с Логейном так же бесполезно, как с куском камня на Штормовом Берегу.
Регент смотрит не то на нее, не то куда-то сквозь, как умудренный опытом родитель — на заигравшееся глупое дитя. Снисходительно качает головой — конечно же, он отлично замечает и понимает и ее не слишком искусные намеки и почти откровенные предложения.
Понимает, но не отвечает — никак и ничем, кроме этой едва заметной усмешки в холодном взгляде.
Эвелин уже даже не обижается.
В этой игре империй и богов у нее своя цель.
Ты хочешь войны, я дам тебе войну, — думает она, — и когда ты захочешь мира, я стану твоим миром.
Логейн Мак-Тир, властная уверенность и несгибаемая сталь, проступающие и через накопленную с возрастом тяжелую усталость и через обретенную со временем глухую отчужденность. Логейн Мак-Тир провожает ее глазами, когда Эвелин покидает зал, и не двигается с места, лишь слегка наклоняет голову, прощаясь, как положено по придворному этикету.
Ну, почти. Представитель Орлея всегда учтиво целовал ей руку, но, конечно же, Логейна отнюдь не беспокоят подобные нюансы.
— Мое почтение, Вестница, — спокойно произносит он.
И Тревелиан отзывается ему в тон:
— Мое почтение, милорд.
И уже у самого выхода, положив узкую ладонь на тяжелую дубовую створку двери, чуть обернувшись, она словно невзначай интересуется:
— И как же регент Ферелдена предпочтет выразить свою благосклонность… если выбор Инквизиции совпадет с его желаниями?
Взгляд Логейна — опасность и насмешка, неустанная готовность к новой битве и неподкупная холодная сдержанность.
Взгляд Логейна — острый и колючий, как шип.
— Пока еще никто не обвинял корону Денерима в неумении быть благодарным к друзьям, — неторопливо и веско отзывается Мак-Тир. — И, возможно, Инквизиции захочется проверить это утверждение самостоятельно.
Эвелин выдерживает паузу и, коротко кивнув, выходит.
Ее отряд скачет в Редклиф спустя несколько дней.
Спустя неделю у Инквизиции напряженные отношения с Церковью, измученная делами Жозефина, нелепые слухи среди простого люда, опасливые шепотки по углам и раздражение Каллена, с трудом удерживающего дисциплину в отрядах. И около сотни магов, впервые вырвавшихся из застенков своих Кругов и захлебнувшихся собственной новообретенной свободой.
Тревелиан криво улыбается в ответ и думает про себя, что это адекватная цена за право ослабить имперские поводки и доказать миру, что и вчерашние изгои могут диктовать свои условия.
Спустя десять дней Тайный Канцлер сухо сообщает о том, что на союз с Орденом можно больше не рассчитывать, и что она позаботится о том, чтобы чужие языки не распускали сплетен об одержимости. И что почтенной Вестнице Андрасте в это время стоит как можно быстрее позаботиться о Бреши.
Это адекватные требования, и Эвелин обещает советникам приложить все усилия к их выполнению.
Спустя две с половиной недели она собирает своих людей и закрывает Брешь и видит воочию вернувшегося из глубин древности магистра; того, кто именует себя богом. И понимает, что теперь — при условии, что ей удастся не умереть — ей потребуются все ее союзы и все ее союзники, и что цена за неверное решение выросла в несколько раз и вряд ли окажется ей по карману.
Остается надеяться, что прочие, из тех кто в прошлом решил встать на ее сторону, тоже не станут отступать.
Эвелин Тревелиан выживает и уводит других выживших в Скайхолд.
***
Путь от ставки командования Скайхолда до гостевых покоев в левом крыле — три перехода и четыре лестницы. Спокойным шагом — около десяти минут, если, конечно, не задержаться во внутреннем саду, где цветут прозрачно-лазурные колокольчики хрустальной благодати. И не встретить по пути никого из бесчисленных гостей и знакомых, потому что законы учтивости не позволяют просто так промчаться мимо, не перемолвившись и словом.
У Эвелин Тревелиан уходит на этот путь вполовину меньше обычного, и ей абсолютно плевать на все законы учтивости.
Все, на что ее хватает — это, взбежав по ступеням, резко постучать в дверь, а не выбить ее вскипевшим в ладони всполохом чистого огня. И заодно не подпалить все в комнате, потому что даже прославленному терпению Вестницы Андрасте есть определенные пределы.
Логейн открывает спустя полминуты, видно, что он не ожидал официального визита; на нем простая темная рубашка вместо парадного камзола и регалий регента. Он окидывает привычно-цепким взглядом растрепанную и очень злую женщину и неожиданно молчит.
— Репарации? — шипит Эвелин, и письмо в ее руке с гербовой печатью эрла Тегана готово вспыхнуть и рассыпаться пеплом. — Какого демона, Мак-Тир? Да Инквизиция могла вообще ничего не делать, и ваш драгоценный Редклиф спалили бы как стог сена! Мы носимся по всей стране, пытаясь не дать вашим людям стать лириумным кормом, но Ферелдену, конечно же, этого мало!..
Она почти кричит; злость и обида скапливаются где-то в солнечном сплетении и жгутся, жгутся раскаленным камнем.
Эвелин не знает, чего ожидает — ответного удара, колкости, почти что объявления войны — но Логейн тяжело и беззвучно вздыхает и все так же молчаливо отходит в сторону, позволяя-приглашая ее зайти в комнату.
Внутри прохладно, но солнечно, ветер Скайхолда рвется сквозь открытое окно и треплет ало-багряные гардины на манер походных стягов. Тревелиан останавливается посередине, сжимает кулаки, упрямо и зло смотрит в темные глаза.
Это было несправедливо, Герой Дейна.
Мы отказались от Теринфаля ради дружбы с Ферелденом – и это ваш ответ?
— Меня не поставили в известность, — негромко и сухо сообщает Логейн. Кривит рот в сардонической усмешке. — Мои отношения с эрлом Теганом — история отдельной хроники… но это не должно было сказаться на Инквизиции. Сожалею.
Эвелин смотрит, как он отворачивается и отходит к столу, невидящим взглядом смотрит на многочисленные пергаменты — карты, счета, сводки, бесконечные отчеты; конечно же, у Ферелдена своя сеть шпионов, навряд ли менее искусная, чем созданная сестрой Соловей, и королевскому регенту даже в чужой стране и чужом доме приходят копии всех докладов.
Ну или почти всех.
— Попытка тебя дискредитировать? — ровно спрашивает Тревелиан. Расстановка незримых сил становится вдруг прозрачно-очевидна; и Эвелин хмурится и подходит ближе, кладет на стол смятый пергамент. Складывает руки на груди. — Будет ли ваша оппозиция рисковать дипломатическим скандалом?
Логейн не притрагивается к посланию — почти завуалированному ультиматуму — рассматривает его отрешенно и чуть наклоняет голову набок.
Хмыкает.
— Мы надеялись, что нет.
Значит, Анора знает, — без дальнейших объяснений понимает Эвелин. Впрочем, та была бы совершенно никчемной королевой, если бы не держала в поле зрения своих противников и знала бы об их намерениях. А королева Анора была достаточно искусна, чтобы обыграть своего отца на Собрании Земель, и достаточно мудра, чтобы после оставить его при себе как самого доверенного советника и надежнейшую из опор — равно в клинке и слове.
Но ни одна власть не может существовать без недовольных, и дело лишь в том, кто успеет первым нанести успешный удар.
— Теган Геррин, — Эвелин щурится, пытаясь вспомнить путаную, извилистую вязь генеалогических древ, которым ее, марчанку-аристократку из древнего рода, учили в детстве до того, как проснувшийся дар магии оборвал честолюбивые надежды родителей. — Род Герринов в родстве с Тейринами, не так ли?
Логейн коротко кивает.
— Теган — кровный брат королевы Роуэн, и, соответственно, дядя Кайлана Тейрина. При желании, он и его потомки могли бы претендовать на корону… учитывая, что у Аноры пока что нет прямых наследников.
Его голос звучит все так же негромко, но Эвелин не может разобрать, чего там больше — досады, горечи, раздражения? Ей известны некоторые факты его жизни, и о том же Остагарском предательстве ходит не меньше слухов, чем о битве на реке Дейн; но для понимания фактов недостаточно.
Что они знают о самом королевском регенте, бывшем тейрне Гварена? О чем он в действительности мечтал, к чему стремился, о чем сожалел?
Практически ничего.
И то, что происходит здесь и сейчас, может равно быть разыгрываемой сценой, быть может, и нет никакой оппозиции, и послание эрла Тегана было целиком и полностью согласовано с Анорой. Может, все это лишь очередная ловушка, созданная для того, чтобы ослабить Инквизицию — сейчас Орлей и Ферелден все еще нуждаются в ней, но как только угроза Корифея исчезнет, оба трона могут обратиться против названной Вестницы Андрасте.
Эвелин раздраженно передергивает плечами, шагает к двери, спиной ощущая чужой взгляд.
Это все еще может быть ловушкой. Многоходовкой. Манипуляцией.
…достаточно просто отказать…
— Я распоряжусь насчет выплаты репараций, — сухо произносит женщина. — Надеюсь, эрл Редклифа будет удовлетворен.
Придется брать заем, но, скорее всего, Жозефина сможет это устроить. Не в первый раз; правда, дополнительных материалов на ковку Скайхолдским кузнецам придется дожидаться чуть дольше, чем они планировали. Но это поправимо, пока что поправимо, у них есть время до зимы, как минимум, а там будет видно…
Тегану придется изображать признательность, и они вновь будут играть в добрых соседей, готовых всегда прийти друг другу на помощь. Что же, это приемлемая цена за возможность какое-то время не ждать удара с востока.
Если только, — думает Эвелин, — это все не было заранее продуманной игрой.
Логейн приходит к ней сам через четыре дня.
Он почти никогда не испрашивает аудиенции по дипломатическому протоколу, да сейчас и не время для этого — закат уже красит верхушки гор темными румянами. Но этот стук, уверенно-сильный, Эвелин узнает почти сразу и почти сразу открывает дверь — было бы лицемерием сказать, что она не ждала его, и Мак-Тир, конечно, догадался бы об этом.
— Теган прислал письмо с благодарностями, — не дожидаясь официальных приветственных прелюдий, сообщает Тревелиан. Криво усмехается, отдает гербовой пергамент, наблюдая, как Логейн молча пробегает его глазами. — В самом деле, правду говорят, от этой магии одни затраты, милорд регент.
Ей не нравится тон редклифского эрла — слишком приторно-учтивый. Люди такой породы не стыдятся бить в спину, и Эвелин, пусть и признает это право в играх за власть, все же не может скрыть брезгливости.
Логейн возвращает ей письмо, складывает руки за спиной и смотрит на нее как-то неопределенно, с неким задумчивым интересом.
— Я у тебя в долгу.
Тревелиан отворачивается.
— Я знаю.
Она полагала прежде, что это мгновение будет мгновением ее триумфа, но почему-то триумфа нет, есть лишь усталость. После возвращения из несбывшегося будущего Эвелин плохо спит, ей видятся изуродованное пытками лицо сестры Соловей, красные кристаллы, прорастающие из груди Фионы, двоящийся голос Кассандры. И то, что в настоящем ей приходится решать проблемы внешней политики, конечно, ничуть не помогает в обретении душевного спокойствия.
Она слышит, как Логейн подходит к ней ближе, останавливается в полушаге за спиной; прикрывает глаза, вслушиваясь в чужое присутствие.
— Ты знаешь, чего я хочу, — размеренно говорит Эвелин.
Пожимает плечами.
— Или же забудь про это, я все равно помогала себе. Инквизицию и Инквизитора в данный момент намного больше устраивает видеть на троне Ферелдена королеву Анору, чем случайных баннов.
Логейн негромко фыркает.
Эвелин разворачивается к нему лицом, и сильные пальцы приподнимают ее за подбородок, заставляя взглянуть в глаза, с какой-то странной жесткой и почти отрешенной лаской обводят линию скул.
— Глупая девчонка, — негромко произносит Логейн. — Зачем тебе? Ты хоть знаешь, сколько мне лет?
Она не вырывается и не отводит взгляда — и в нем почти такая же неумолимая тяжесть ответственности за чужие жизни и отложившийся где-то под сердцем груз принятых решений.
— Оставайся или уходи, Мак-Тир.
У Тревелиан было немного любовников, и все они были молоды, обходительны и многословны; все всегда сопровождалось словами: изысканными признаниями в чувствах и обещаниями любви, ей шептали комплименты и нежности, и она порой выдыхала что-то в ответ, и наутро не помнила ни своих, ни чужих фраз. Память о тех ночах и встречах была теплой и приятной, но это Эвелин позволяла любить себя, и ее собственные чувства мало походили на то, что так вдохновенно описывали в балладах менестрели.
Сейчас любовь — последнее, что пришло бы ей в голову.
Логейн не говорит ничего, ни когда с нажимом проводит вверх от ее запястий к плечам; тонкая ткань на рукавах задирается, и Тревелиан чувствует на его ладонях шершавые мозоли от рукояти клинка; ни когда распутывает узелки-плетенку за ее спиной и стягивает с нее рубашку и штаны. От окна тянет холодом, и Эвелин невольно ежится, пытаясь подавить дрожь — и он конечно же замечает, подталкивает ее к кровати, закутывает в одну из шкур.
Эвелин смотрит, как Логейн отходит к камину, подбрасывает дрова и, присев на корточки, раздувает пламя, пока рыжие теплые всполохи не вскидываются выше и ярче не озаряют комнату. И, не выдержав, все в той же тишине соскальзывает на пол, подходит, прижимается к нему со спины. Скользит узкими ладонями по лопаткам, гладит напрягшиеся плечи — и он перехватывает ее руку и, на мгновение прижавшись щекой, коротко целует пальцы.
Эвелин не знает, о чем он сейчас думает — о долге ли перед ней, перед Ферелденом или Анорой, о перспективах и выгодах для своей страны или ответном ударе Тегану, или обо всем сразу. Ей даже становится интересно, видит ли Логейн в ней женщину, а не Инквизитора; женщину, которую можно желать — и она, поддавшись секундному порыву, наклоняется и едва касается губами чужого плеча.
Вдыхает его запах, щурится довольно и решает, как рубит, — демон с ним, сейчас достаточно того, что это она получила то, к чему стремилась.
Логейн разворачивается к ней, опирается коленом о пол; Эвелин стоит перед ним, обнаженная, и в полумраке отсветы пламени мягко ложатся на ее кожу, и ветер треплет неровно остриженные темные волосы.
Кого она напоминает ему? Свершившееся или похороненное в череде лет, горечь или радость?
В тишине отчетливо слышно, как трещат дрова в камине, да где-то под окном изредка перебрасываются грубоватыми шутками солдаты. Логейн по-прежнему не произносит ни слова, и Эвелин вдруг становится страшно, что он сейчас поднимется и все так же молча уйдет. Это, конечно, ничего, совсем ничего не изменит ни в отношениях стран, ни в отношениях между ними, но…
И, видимо, что-то мелькает в ее взгляде, потому что Мак-Тир встряхивает головой и встает на ноги — он выше нее почти на целую ладонь — и в темно-серых глазах она видит знакомую усмешку.
— Глупая девчонка, — тихо и беззлобно говорит Логейн.
И Эвелин, почти что против воли улыбаясь, закрывает глаза, позволяя увлечь себя к постели.
Утро приходит свежестью и прохладой — и долетевшим со двора пронзительным пением рожка. Каллен поднимает солдат рано, почти с зарей; Эвелин всегда слышит эту побудку, но обычно позволяет себе еще час сна — в походах о такой роскоши можно только мечтать, и поэтому время, проведенное в Скайхолде, вдвойне ценно.
Теперь уже втройне, — думает Тревелиан, поудобнее устраивая голову на локте и наблюдая за тем, как одевается Логейн.
Его движения скупые, выверенные и расчетливые, даже здесь, в защищенной от всего мира крепости — кажется, что война слишком прочно впиталась в его сухожилия и вены и не отпустит даже на пороге смерти. Впрочем, Эвелин даже не может представить его в кругу семьи, окруженного внуками, все это слишком ему не подходит и видится чужим и излишним.
Она встряхивает головой, возвращаясь мыслями к прошлой ночи, и улыбается уголком рта.
В следующий раз она придет к нему сама.
— Спи, — негромко и суховато говорит Логейн. Оборачивается, уже полностью собранный и одетый, наклоняется за сапогом. — Еще чересчур рано для геройских подвигов, Инквизитор.
Эвелин фыркает; заснуть теперь уже точно не получится. Потягивается, сбросив одеяло, гибкая и изящная, ловит на себе его взгляд и смеется.
Мужчины — всегда мужчины.
— Поедешь со мной в Халамширал? — спрашивает она.
Логейн садится на кровать, натягивает второй сапог. Достаточно близко, чтобы можно было, извернувшись, дотянуться кончиками пальцев до его щеки в короткой, почти неощутимой ласке.
— Приглашаешь меня на Орлейский бал? — наигранное изумление и сарказм в обычно бесстрастном голосе звучат слишком отчетливо, чтобы поверить. — Так хочешь развязать новую войну? Что же, возможно, Корифею и не придется стараться.
Эвелин усмехается, беззаботно пожимает голыми плечами.
— Приглашаю тебя не я, приглашает императрица. И что-то мне подсказывает, что тебе придется отдать ей как минимум один тур вальса. Хотя, нет… учитывая твою невозможную упертость, Мак-Тир, пожалуй, я поставлю на два тура.
Он только закатывает глаза.
Но они оба понимают, что в Халамширале это уже не будет шуткой. Танец — такая же неотъемлемая часть игры, и от правильного выбора партнера зависит практически все. А Селина, хоть и предпочитает дипломатию, все же не станет колебаться, если на кону будет благополучие Орлея. Не стоило забывать, что «Львица» захватила трон там, где любая оплошность была оплачена кровью, и цена, которую она заплатила за власть, тоже исчислялась в жизнях.
Эвелин ждет другой танец — великий герцог Гаспар прислал отряд шевалье для почетного сопровождения Инквизитора в Зимний Дворец; слишком красивый жест, чтобы его не оценить.
Ее советники торопливо взвешивают риски и новые возможности; они знают, что в том несбывшемся будущем Старший убил Селину и принес в Орлей хаос, но история молчит о том, что случится, займи трон Гаспар. Им всем есть, что терять, и ставки велики, как никогда, но, возможно, игра стоит свеч?
Конечно, еще не прозвучали предложения сделки, и приглашение на вальс было лишь присущей аристократам галантностью, формальной данью вежливости. Но было бы неимоверной глупостью это проигнорировать.
Мог ли Гаспар предложить им больше, чем Селина?
Мог ли выполнить, то, что пообещает?
Бал Халамширала не будет скучным, — отрешенно думает Тревелиан. Игра не остановится, пока им есть, за что играть, и сейчас, когда сам мир держится лишь на одной надежде, нестабильность уже равняется переменам, и каждый из игроков любой ценой стремится остаться в выигрыше.
Императрица будет пытаться привлечь на свою сторону Ферелден, а великий герцог — Инквизицию. Занятный расклад.
— Занятный расклад, — задумчиво повторяет Эвелин.
И ее взгляд сталкивается с остро-пристальным взглядом Логейна — здесь и сейчас вновь доверенного регента ее величества, облеченного правом принимать решения. И она видит отражение собственных мыслей — и понимает, отчетливо и со смесью равно раздражения и восхищения, что этот человек никогда не поставит рядом долг и личные привязанности, и все, что произошло этой ночью, не будет иметь никакого значения, если ему придется делать выбор.
Эвелин Тревелиан кивает самой себе и усмехается.
Да — это действительно будет интересно.